Неточные совпадения
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не
грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее
людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро.
А эти мерзавцы, которые по судам берут тысячи с казны, иль небогатых
людей грабят, последнюю копейку сдирают с того, у кого нет ничего!..
— Установлено, что крестьяне села, возле коего потерпел крушение поезд,
грабили вагоны, даже избили кондуктора, проломили череп ему, кочегару по морде попало, но ведь вагоны-то не могли они украсть. Закатили их куда-то, к черту лешему. Семь
человек арестовано, из них — четыре бабы. Бабы, сударь мой, чрезвычайно обозлены событиями! Это, знаете, очень… Не радует, так сказать.
— О, да! — гневно вскричала она. — Читайте речи Евгения Рихтера. Социалисты — это
люди, которые хотят
ограбить и выгнать из Германии ее законных владельцев, но этого могут хотеть только евреи. Да, да — читайте Рихтера, — это здравый, немецкий ум!
—
Грабить — умеют, да! Только этим уменьем они и возвышаются над туземцами. Но жадность у них коротенькая, мелкая — глупая и даже как-то — бесцельна. В конце концов кулачки эти —
люди ни к чему, дрянцо, временно исполняющее должность
людей.
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь,
человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких
людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а им
грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Нигде, я думаю,
человек не чувствует себя так одиноко, как здесь, — торопливо говорила женщина. — Ах, Клим, до чего это мучительное чувство — одиночество! Революция страшно обострила и усилила в
людях сознание одиночества… И многие от этого стали зверями. Как это — которые
грабят на войне?.. После сражений?
Сбился
человек, запил и
ограбил где-то и кого-то; улик крепких не было, но схватили, однако, и стали судить.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что в то время, как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и дети их в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному
человеку, одному из тех самых, которые разоряют и
грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот дом.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам
человек хороший. Только жена у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог.
Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
— Закон! — повторил он презрительно, — он прежде
ограбил всех, всю землю, всё богачество у
людей отнял, под себя подобрал, всех побил, какие против него шли, а потом закон написал, чтобы не
грабили да не убивали. Он бы прежде этот закон написал.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел к председателю и подал его. Председатель прочел и, видимо, удивленный, развел руками и обратился к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления», не оговорили второго: «без намерения лишить жизни». Выходило по решению присяжных, что Маслова не воровала, не
грабила, а вместе с тем отравила
человека без всякой видимой цели.
Русский
человек будет
грабить и наживаться нечистыми путями, но при этом он никогда не будет почитать материальные богатства высшей ценностью, он будет верить, что жизнь св. Серафима Саровского выше всех земных благ и что св.
Многое было приобретено:
человек, отдающий, в благородном порыве, последние пять тысяч, и потом тот же
человек, убивающий отца ночью с целью
ограбить его на три тысячи, — это было нечто отчасти и несвязуемое.
— Куда ведут?.. Хм… Ну, а скажите, слышали вы, что у Синего моста будочник убил и
ограбил ночью
человека?
— Ха-ха! Мне нравится этот вежливый способ грабежа. Да… Не только
ограбят, но еще спросят, с которого конца. Все по закону, главное… Ах, милые
люди!
Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по мукам земным, как она увещевала разбойницу «князь-барыню» Енгалычеву не бить, не
грабить русских
людей; стихи про Алексея божия
человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-Козле и божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она знала бесчисленно много.
По рассказам арестантов, этот старик убил на своем веку 60
человек; у него будто бы такая манера: он высматривает арестантов-новичков, какие побогаче, и сманивает их бежать вместе, потом в тайге убивает их и
грабит, а чтобы скрыть следы преступления, режет трупы на части и бросает в реку.
Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты не убивают и не
грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о
человеке вообще или не знать
человека.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный
человек не пощадил моих сиротских детей! Всё
ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты
человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— Да перестань, пьяный ты
человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик
ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
— Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть
человек, чтоб
ограбить их, вдруг заключил в этом роде: «Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это убийство шести
человек, да и кому же на его месте не пришло бы это в голову?» В этом роде что-то, только очень забавное.
— И не стыдно, не стыдно тебе, варвар и тиран моего семейства, варвар и изувер!
Ограбил меня всю, соки высосал и тем еще недоволен! Доколе переносить я тебя буду, бесстыдный и бесчестный ты
человек!
—
Грабить меня пришли?! — орал Кишкин. — Петр Васильич, побойся ты Бога, ежели
людей не стыдишься… Знаю я, по каким делам ты с уздой шляешься по промыслам!..
Вижу, вы
человек дорожный, не хочу вас
грабить: так и быть по тридцать.
Вихров принялся читать препровожденные к нему восемь томов — и из разной бесполезнейшей и ненужной переписки он успел, наконец, извлечь, что в Новоперховском уезде появилась шайка разбойников из шестнадцати
человек, под предводительством атамана Гулливого и есаула Сарапки, что они убили волостного голову,
грабили на дорогах, сожгли фабрику одного помещика и, наконец, особо наряженной комиссиею были пойманы.
—
Грабят, давят, топчут в грязь
человека, окаянные!
— Не нуждается? Гм, — ну, все ж я буду продолжать… Вы
люди, для которых нет ни своих, ни чужих, вы — свободные
люди. Вот стоят перед вами две стороны, и одна жалуется — он меня
ограбил и замордовал совсем! А другая отвечает — имею право
грабить и мордовать, потому что у меня ружье есть…
— Это я понимаю, Паша! — говорила она, одеваясь. — Это уж они
грабят! Как человека-то зовут, — Егор Иванович?
— Так не хочет? Ее дело.
Человек свободен, устал сидеть — иди, устал идти — сиди.
Ограбили — молчи, бьют — терпи, убили — лежи. Это известно. А я Савку вытащу. Вытащу.
— Да в чем же я могу признать себя виновным? — певуче и неторопливо, как всегда, заговорил хохол, пожав плечами. — Я не убил, не украл, я просто не согласен с таким порядком жизни, в котором
люди принуждены
грабить и убивать друг друга…
— Дома нет. Должно, на дорогу итти надо.
Людей грабить.
— Они все, ваше высокоблагородие, таким манером доверенность в человеческое добросердечие питают! — вступился станционный писарь, незаметно приблизившись к нам, — а что, служба, коли, не ровен час, по дороге лихой
человек ограбит? — прибавил он не без иронии.
И не то чтоб помаленьку, по-християнски брали — отчего ж и не взять бедному
человеку, коли случай есть? — нет, норовит, знашь, с маху
ограбить вконец.
Однажды пришла ему фантазия за один раз всю губернию
ограбить — и что ж? Изъездил, не поленился, все закоулки, у исправников все карманы наизнанку выворотил, и, однако ж, не слышно было ропота, никто не жаловался. Напротив того, радовались, что первые времена суровости и лакедемонизма [16] прошли и что сердце ему отпустило. Уж коли этакой
человек возьмет, значит, он и защищать сумеет. Выходит, что такому лицу деньги дать — все равно что в ломбард их положить; еще выгоднее, потому что проценты больше.
— Степан Трофимович! — радостно проревел семинарист. — Здесь в городе и в окрестностях бродит теперь Федька Каторжный, беглый с каторги. Он
грабит и недавно еще совершил новое убийство. Позвольте спросить; если б вы его пятнадцать лет назад не отдали в рекруты в уплату за карточный долг, то есть попросту не проиграли в картишки, скажите, попал бы он в каторгу? резал бы
людей, как теперь, в борьбе за существование? Что скажете, господин эстетик?
Так ли я, братцы, говорю?"Дрогнули сердца новгородцев, однако поняли вольные вечевые
люди, что Гадюк говорит правду, и в один голос воскликнули:"Так!"–"Так вот что я надумал: пошлемте-ка мы к варягам ходоков и велим сказать: господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную:
грабьте имущества, жгите города, насилуйте жен, но только, чтоб делалось у нас все это на предбудущее время… по закону!
Помилуй, братец, — говорит, — ведь во всех учебниках будет записано: вот какие дела через Рюрика пошли! школяры во всех учебных заведениях будут долбить: обещался-де Рюрик по закону
грабить, а вон что вышло!"–"А наплевать! пускай их долбят! — настаивал благонамеренный
человек Гадюк, — вы, ваше сиятельство, только бразды покрепче держите, и будьте уверены; что через тысячу лет на этом самом месте…
— Да провал их знает! Называют себя царскими
людьми. Мы-де
люди царские, опричники! А вы-де земщина! Нам-де вас
грабить да обдирать, а вам-де терпеть да кланяться. Так-де царь указал!
— Небось некого в Сибири по дорогам
грабить? — сказал Иоанн, недовольный настойчивостью атамана. — Ты, я вижу, ни одной статьи не забываешь для своего обихода, только и мы нашим слабым разумом обо всем уже подумали. Одежу поставят вам Строгоновы; я же положил мое царское жалованье начальным и рядовым
людям. А чтоб и ты, господин советчик, не остался без одежи, жалую тебе шубу с моего плеча!
— Как, на царской дороге, под самою Москвой, разбойники
грабят и убивают крестьян! Да что же делают ваши сотские да губные старосты? Как они терпят, чтобы станичники себя царскими
людьми называли?
—
Люди московские! — сказал Иоанн, указывая на осужденных, — се зрите моих и ваших злодеев! Они, забыв крестное свое целование, теснили вас от имени моего и, не страшася суда божия,
грабили животы ваши и губили народ, который я же их поставил боронити. И се ныне приимут, по делам своим, достойную мзду!
— Мало ли чего я могу попросить! Я тебя попрошу церкву
ограбить, как же ты —
ограбишь? Разве можно
человеку верить? Ах ты, дурачок…
В дело вмешался протоиерей Грацианский: он обратился к народу с речью о суеверии, в которой уверял, что таких чертей, которые снимают платки и шинели, вовсе нет и что бродящий ночами по городу черт есть, всеконечно, не черт, а какой-нибудь ленивый бездельник, находящий, что таким образом, пугая
людей в костюме черта, ему удобнее
грабить.
Люди нашего времени, пользующиеся держащимся насилием порядком вещей и вместе с тем уверяющие, что они очень любят своих ближних и совсем не замечают того, что они всей своей жизнью делают зло этим ближним, подобны
человеку, непрестанно грабившему
людей, который бы, будучи, наконец, захвачен с поднятым ножом над отчаянным криком зовущей себе на помощь жертвой, уверял бы, что он не знал, что то, что он делал, было неприятно тому, кого он
грабил и собирался резать.
«Вы говорите, что
люди прежде
грабили и били, и вы боитесь, что
ограбят и перебьют друг друга, если не будет вашей власти.
И нельзя доказать ни того, как это утверждают защитники государства, что уничтожение государства повлечет за собой общественный хаос, взаимные грабежи, убийства и уничтожение всех общественных учреждений и возвращение человечества к варварству; ни того, как это утверждают противники государства, что
люди уже стали настолько разумны и добры, что не
грабят и не убивают друг друга, предпочитают мирное общение вражде, что сами без помощи государства учредят всё то, что им будет нужно, а что поэтому государство не только не содействует всему этому, а, напротив, под видом ограждения
людей производит на них вредное и ожесточающее влияние.
Для покорения христианству диких народов, которые нас не трогают и на угнетение которых мы ничем не вызваны, мы, вместо того чтобы прежде всего оставить их в покое, а в случае необходимости или желания сближения с ними воздействовать на них только христианским к ним отношением, христианским учением, доказанным истинными христианскими делами терпения, смирения, воздержания, чистоты, братства, любви, мы, вместо этого, начинаем с того, что, устраивая среди них новые рынки для нашей торговли, имеющие целью одну нашу выгоду, захватываем их землю, т. е.
грабим их, продаем им вино, табак, опиум, т. е. развращаем их и устанавливаем среди них наши порядки, обучаем их насилию и всем приемам его, т. е. следованию одному животному закону борьбы, ниже которого не может спуститься
человек, делаем всё то, что нужно для того, чтобы скрыть от них всё, что есть в нас христианского.
Вот в чем вопрос. Один не может красть,
грабить, но целый народ может. Но сколько именно нужно для этого? Почему 1, 10, 100
человек не должны нарушать закона бога, а очень много могут?»
Казалось бы очевидным, что первое, что должен сделать такой
человек, если он хочет хоть сколько-нибудь приблизиться к христианству или либерализму, состоит в том, чтобы перестать
грабить и губить
людей посредством поддерживаемого правительством убийствами и истязаниями его права на землю.